Этот диалог представляет собой одно из первых крупных философских произведений Сковороды. В нем обосновывается идея самопознания человеком своей духовной сущности как необходимого условия достижения внутреннего мира.
Установить точную дату написания произведения трудно. Сковорода называет диалог своим «первородным сыном», сообщая при этом, что он написан «в седьмом десятке века сего». Однако мы можем только сказать, что произведение написано в конце 60-х годов, когда Сковорода мучительно искал способ применения своих сил для пользы общества. Сохранился этот ранний автограф с многочисленными исправлениями, преимущественно языкового характера. В последние годы жизни Сковорода еще раз обратился к этому произведению, отредактировал и переписал его заново, а впоследствии снабдил его «Прологом», в котором и появляется образ Наркисса. Эта вторая редакция осуществлена, как это установлено на основе изучения особенностей правописания, в середине 80-х годов. «Пролог» же написан, очевидно, в начале 90-х годов.
Сохранилось шесть списков произведения, относящихся к XVIII столетию. Этот диалог был первым из опубликованных произведений Сковороды. Он был издан в 1798 г. в Петербурге М. Антоновским брошюрой под названием «Библиотека духовная, содержащая в себе дружеские беседы о познании самого себя» без указания имени автора.
Миф о Наркиссе (Нарциссе) заимствован из античной мифологии. Сын речного бога и нимфы влюбился в собственное изображение, увиденное в водах ручья, и умер от тоски по самому себе. Его именем и назван цветок, выросший на могиле. У Сковороды этот образ символизирует идею самопознания. В соответствии с признанием первичности невидимой натуры философ осуждает влюбленность во внешнюю плоть и призывает к познанию истинной сущности человека. —122.
Цитаты:
«любовь есть Софиина дочь3. Где мудрость узрела, там любовь сгорела.»
«Во что кто влюбился, в то преобразился. Всяк есть то, чье сердце в нем. Всяк есть там, где сердцем сам.»
«Не по лицу судите, но по сердцу.»
«А если хочешь знать, то знай, что так видим людей, как если бы кто показывал тебе одну человеческую ногу или пяту, закрыв прочее тело и голову; без оной же никак узнать человека невозможно. Ты и сам себя видишь, но не разумеешь и не понимаешь сам себя. А не разуметь себя самого, слово в слово, одно и то же, как и потерять себя самого. Если в твоем доме сокровище зарыто, а ты про то не знаешь, слово в слово, как бы его не бывало. Итак, познать себя самого, и сыскать себя самого, и найти человека—все сие одно значит. Но ты себя не знаешь и человека не имеешь, в котором находятся очи и ноздри, слух и прочие чувства; как же можешь твоего друга разуметь и узнать.»
«Иное видеть тень дуба, а иное — самое дерево точное. Видишь тень свою, просто сказать, пустошь свою и ничто. А самого себя отродясь не видывал.»
«мысль есть главная наша точка и средняя3. А посему-то она часто и сердцем называется. Итак, не внешняя наша плоть, но наша мысль — то главный наш человек. В ней-то мы состоим. А она есть мы.»
«Слепы суть очи, когда ум иное делает, то есть если в другом витает» (древняя притча).»
«Пророк называет человеком сердце.»
«утаенная мыслей наших бездна и глубокое сердце—все одно. Но удивительно! Как то возможно, что человеком есть не внешняя, или крайняя его плоть, как народ рассуждает, но глубокое сердце или мысль его: она-то самый точный есть человек и глава. А внешняя его наружность есть не что иное, как тень, пята и хвост.»
«Что вдруг зажигается, то вдруг и угасает.»
«Не вдруг можно вырвать ногу из клейких, плотских мнений. Они-то, в нас укоренившись, называются поверьем.»
«Но кто вкус может слышать, не имея веры? Вера, свет во тьме видящая, страх божий, плоть пробождающий, крепка, как смерть, любовь божия — вот единственная дверь к райскому вкусу.»
«Истинное око и вера — все одно.»
«истинный человек имеет истинное око, которое понеже, минуя видимость, усматривает под нею новость и на ней опочивает, для того называется верою. А веровать и положиться на что, как на твердое основание, все то одно.»
«Ты сон истинного твоего человека. Ты риза, а он тело. Ты привидение, а он в тебе истина. Ты-то ничто, а он в тебе существо. Ты грязь, а он твоя красота, образ и план, не твой образ и не твоя красота, понеже не от тебя, да только в тебе и тебя содержит, о прах и ничто!
«должен ты свое мнение в натуре показать.»
«не только в одном человеке, но и в прочих тварях невидимость первенствует.»
«Когда говоришь, что невидимая сила все исполняет и всем владеет, так не все ли одно сказать, что невидимость в тварях первенствует? Ты уже сам назвал невидимость головою, а видимость хвостом во всей Вселенной.»
«Краска не иное что, как порох и пустошь: рисунок или пропорция и расположение красок — то сила.»
«и в прочиих тварях невидимость первенствует не только в человеке? То ж разуметь можно о травах и деревьях и о всем прочем. Дух все-на-все вылепливает. Дух и содержит.»
«Не он ли бытие всему? Он в дереве истинное дерево, в траве трава, в музыке музыка, в доме дом, в теле нашем перстном новое есть тело и точность или глава его.»
«господь же, дух и бог — все одно есть. Он един дивное во всем и новое во всем делает сам собою, и истина его во всем вовеки пребывает; прочая же вся крайняя наружность не иное что, токмо тень его, и пята его, и подножие его, и обветшающая риза...»
«Человек зрит на лицо, а бог зрит на сердце».
«Если хотим измерить небо, землю и моря, должны, во-первых, измерить самих себя с Павлом собственною нашею мерою. А если нашей, внутри нас, меры не сыщем, то чем измерить можем? А не измерив себя прежде, что пользы знать меру в прочих тварях? Да и можно ли? Может ли слеп в доме своем быть прозорливым на рынке? Может ли сыскать меру, не уразумев, что то есть мера? Может ли мерить, не видя земли? Может ли видеть, не видя головы ее? Может ли усмотреть голову и силу ее, не сыскав и не уразумев своей в самом себе?»
«Но кто может узнать план в земных и небесных пространных материалах, прилепившихся к вечной своей симметрии, если его прежде не мог усмотреть в ничтожной плоти своей? Сим планом все-на-все создано или слеплено, и ничто держаться не может без него. Он всему материалу цепь и веревка.»
«Слово божие, советы и мысли его — сей есть план, по всему материалу во Вселенной нечувствительно простершийся, все содержащий и исполняющий.»
«О сердце, бездна всех вод и небес ширшая?.. Сколь ты глубока! Все объемлешь и содержишь, а тебя ничто не вмещает.»
«Правду сказать, помню слово Иеремиино сие: «Глубоко сердце человека, паче всех, и человек есть...»
«бог от нас ни молитв, ни жертв принять не может, если мы его не узнали. Люби его и приближайся к нему всегда, сердцем и познанием приближайся, не внешними ногами и устами. Сердце твое есть голова внешностей твоих. А когда голова, то сам ты есть твое сердце.»
«Если бы ты в строении какого-то дома план узнал в силу стен его, довольно ли то к познанию совершенного оного дома?
Не думаю. Надобно, кажется, еще знать и то, для которых советов или дел тот дом построен — бесам ли в нем жертву приносят или невидимому богу, разбойническое ли жилище или ангельское селение?»
И мне кажется, что не довольно понимаешь, например, сосуд глиняный, если разумеешь одну его фигуру, на грязи изображенную, а не знаешь, чистым ли или нечистым наполнен ликером или питием.»
Теперь понимаю, что тело мое есть точно то, что стены храма, или то, что в сосуде череп. А сердце и мысли мои то, что во храме жертвоприношение, или то, что в сосуде вода. И как стены дешевле жертв, потому что они для жертв — не жертвы для стен и череп для воды — не вода для сосуда, так и душа моя, мысли и сердце есть лучшее моего тела.»
«Все то идол, что видимое. Все то бесчестное, что тленное. Все то тьма и смерть, что преходящее...»
«Кто только влюбился в видимость плоти своей, не может не гоняться за видимостью во всем небесном и земном пространстве.»
«Что есть совет лукавый и семя змиино?
Любить и оправдать во всяком деле пустую внешность или пяту.»
Не верь, что рука твоя согниет, а верь, что она вечна в боге. Одна тень ее гибнет. Истинная же рука и истина есть вечна, потому что невидима, а невидима потому, что вечна.»
«Бог, повелевший из тьмы свету воссиять, воссиял в сердцах наших... А сие сделается при сотворении нового неба и земли.»
«Посему весьма не малое дело: узнать себя.
«Один труд в обоих сих — познать себя и уразуметь бога, познать и уразуметь точного человека, весь труд и обман его от его тени, на которой все останавливаемся. А ведь истинный человек и бог есть то же. И никогда еще не бывала видимость истиною, а истина видимостью; но всегда во всем тайная есть и невидимая истина, потому что она есть господня.»
«Да и не можешь быть передо мною, поколь хорошо себя не уразумеешь.»
«Впрочем, он и сам понять может и совершенно знает, что все то преходит, что он любит. Посему-то он и плачет, когда оно его оставляет, рассуждая, что уже оно совсем пропало, подобно как младенец рыдает о разбитом орехе, не понимая, что орешная сущая иста состоит не в корке его, но в зерне, под коркою сокровенном, от которого и сама корка зависит.»
«помню слово Иеремиино сие: «Глубоко сердце человека, паче всех, и оно-то истинный человек есть...»
«истинный человек есть сердце в человеке, глубокое же сердце и одному только богу познаваемое не иное что есть, как мыслей наших неограниченная бездна, просто сказать, душа, то есть истое существо, и сущая иста, и самая эссенция (как говорят), и «зерно наше, и сила, в которой единственно состоит [сродная] жизнь и живот наш, а без нее мертвая тень мы, то и видно, сколь несравненная тщета потерять себя Самого, хотя бы кто завладел всеми Коперниковыми мирами. Но никогда бы сего не было, если бы старались люди уразуметь, что значит человек и быть человеком, то есть если бы самих себя узнали.»
«злые люди сердце свое, то есть самих себя потеряли.» потеряли любовь (*примеч. Аня Скляр)
«Послушайте меня, погубившие сердце, сущие далече от правды».»
«Чего достигнуть не можем, не испытываем. Понудить себя должно и дать место в сердце нашем помянутому божию слову. Если его благодать повеет на нас, тогда все нам простым и прямым покажется. Часто мелочей не разумеем самых мелких. А человек есть маленький мирок, и так трудно силу его узнать, как тяжело во всемирной машине начало сыскать; затверделое нечувствие и привыкший вкус причина есть нашей бедности. Раскладывай перед слепцом все, что хочешь и сколько хочешь, но все то для него пустое. Он ощупать может, а без прикосновения ничего не понимает. Сколько раз слышим о [воде и духе]?»
«Не по воздуху ли опираются птицы? Он твердее железа. Однак деревянную стену всяк скорее приметить может. А воздух почитают за пустошь. Отчего? Оттого, что не столько он приметен. Стену скорее ощупаешь. Скорее различные краски усмотришь. А воздух не столько казист, однак крепче камня и железа. А нужен столь, что вздохнуть без него нельзя. Вот в самых мелочах ошибаемся и слабейшее вещество за действительнейшее почитаем. Почему? Потому что стена грубее и нашим очам погуще болванеет, как уже сказано, а воздух сокровеннее, и кажется, будто в нем ничего силы нет, хотя корабли гонит и моря движет, деревья ломает, горы сокрушает, везде проницает и все съедает, сам цел пребывая. Видишь, что не такова природа есть, как ты рассуждаешь. В ней то сильнее, что непоказнее. А когда что-то уже столь закрылося, что никакими чувствами ощупать не можно, в том же то самая сила. Но если о воздухе почти увериться не можем и за ничто почитаем, будто бы его в природе не бывало, хотя он шумит, гремит, трещит и сим самым дает знать о пребывании своем, тогда как можем счесть то, что очищено от всякой вещественной грязи, утаено от всех наших чувств, освобождено от всех шумов, тресков и перемен, в вечном покое и в спокойной вечности блаженно пребывает?»
«И если подул на твое сердце дух божий, тогда должен ты теперь усмотреть то, чего ты от рождения не видал. Ты видел по сие время одну только стену, болванеющие внешности. Теперь подними очи твои, если они озарены духом истины, и взгляни на нее. Ты видел одну только тьму. Теперь уже видишь свет.»
«Есть тело земляное и есть тело духовное, тайное, сокровенное, вечное.»
«Видел ты и любил болвана и идола в твоем теле, а не истинное тело, во Христе сокровенное. Ты любил сам себя, то есть прах твой, а не сокровенную божию истину в тебе, которой ты никогда не видел, не почитал ее за бытие. И понеже не мог ощупать, тогда и не верил в нее.»
«Множество птичек — чижей, щеглов — непрестанно внутри их колотятся, от одной стороны в другую бьются, но нигде пролета не получают. Вот точное изображение сердец, о коих ты выше сказывал, что они в разные стороны, как молния, мечутся и мучатся, в стенах заключенные. «Что есть столь узко и тесно, как видимость?»
«Мы ведь давно из самого детства напоены сим лукавым духом, засеяны сим змииным семенем, заняты внедрившеюся в сердце ехидною, дабы одну только грубую видимость, последнюю пяту, внешнюю тьму любить, гониться, наслаждаться всегда и во всем? Так ли? Так! Всегда и во всем...»
«Не будьте подобны кроту, в землю влюбившемуся. А как только невзначай прорылся на воздух,— ах! — сколь он ему противен! Приподнимайте очи и приноравливайте оные смотреть на того, который сказывает: «Я есть свет мира».»
«Кто старое сердце отбросил, тот сделался новым человеком. Горе сердцам затверделым...»
«Закоренелое мнение похоже на младенца, возросшего во исполина. Трудно, наконец, бороться.»
«вся сила в боге, а не во внешней видимости.»
«Всякая внешность есть мимо протекающая река.»
«Весь мир состоит из двоих натур: одна видимая, другая невидимая. Видимая называется тварь, а невидимая — бог. Сия невидимая натура, или бог, всю тварь проницает и содержит, везде и всегда был, есть и будет.»
«Ничто твое не пропадает потому, что бог порчи не знает.»
«Кто может слышать слово божие, если не будет бог в нем? Свет видится тогда, когда свет в очах есть.»
«Может искра божия упасть на темную бездну сердца нашего и вдруг озарить.»
«Кому подобен истинный человек, господь наш, во плоти?»
«Подобен доброму и полному колосу пшеничному. Рассуди теперь: стебло ли с ветвями? Постой! Не то колос. Колос все заключает в себе. Ость ли на колосе, она ли есть колос? На колосе ость, правда, и в колосе ость, но не колосом ость, не она есть колос. Что ж есть колос? Колос есть самая сила, в которой стебло со своими ветвями и ость с половою заключается. Не в зерне ли все сие закрылось, и не весною ли выходит все сие, переменив зеленую вместо желтой и ветхой одежды? Не невидима ли сила зерна?»
«Усмотрел ты в колосе то, чего прежде не видывал? Теперь узнавай в человеке то, что для тебя видно не было. Видя колос, не видел его и не знал человека, зная его. Но что показалось тебе в колосе напоследок, то не было от плоти, по от бога.»
«Открой же око веры и увидишь в себе тоже силу божию, десницу божию, закон божий, глагол божий, слово божие, царство и власть божию, тайную, невидимую, а узнав сына, узнаешь и отца его.»
«Чего ж ты трепещешь, трава и плоть? Дерзай! Не бойся! Ты уже видишь в себе десницу божию, которая тебя так же бережет, как пшеничную солому. Или не веришь? Если так, тогда бойся.»
«Чего ж больше скорбеть тебе, душа моя? Зачем тебе теперь беспокоить меня? Познала ты уже в себе человека, и сила его бесконечна. Уповай же на него, если узнала его. И точно знаешь его. Он муж твой. Он глава твоя в тебе под видом твоей плоти и крови. Спасение лица всего твоего и бог твой.»
«Кто может говорить о белости, чтобы ему не была знакома черность? Если кому открыл господь узнать язык льстивый, таков вдруг узнать может праведные уста, поучающиеся премудрости.»
«В то время покажется старое, когда уразумеешь новое. Где ты видал, чтобы кто разумел тьму, не видав никогда света? Может ли крот, скажи, пожалуйста, сказать тебе, где день, а где ночь?»
«Тот понимает юность, кто разумеет старость.»
«Не всякому ли знакомы сии слова: время, жизнь, смерть, любовь, мысль, душа, страсть, совесть, благодать, вечность? Нам кажется, что разумеем. Но если кого о изъяснении спросить, тогда всяк задумается. Кто может объяснить, что значит время, если не проникнет в божественную высоту? Время, жизнь и все прочее в боге содержится. Кто ж может разуметь что-либо со всех видимых и невидимых тварей, не разумея того, кто всему глава и основание? Начало премудрости — разуметь господа. Если кто не знает господа, подобен узникам, поверженным в темницу. Таков что может понять во тьме? Главнейший и начальнейший премудрости пункт есть знание о боге. Не вижу его, но знаю и верую, что он есть. А если верую, тогда и боюсь; боюсь, чтоб не разгневать его; ищу, что такое благоугодно ему. Вот любовь! Знание божие, вера, страх и любление господа — одна-то есть цепь. Знание во вере, вера в страхе, страх в любви, любoвь в испoлнeнии запoвeдeй, а сoблюдeние запoвeдeй в любви к ближнему, любoвь же не завидует и прочее.»
«Итак, если хочешь что-либо познать и уразуметь, должно прежде взойти на гору ведения божия. Там-то ты, просвещен тайными божества лучами, уразумеешь, что захочешь, не только юность орлюю, обветшающую старости ризу, но и ветхое из ветхих и небеса небес.»
«Если не сыщешь входа в один чертог, постучи в другой, в десятый, в сотый, в тысячный, в десятитысячный...»
«Ищи дверей и стучи, поколь не отворят.»
«Весьма тот редок, кто сохранил сердце свое или, как вообще говорят, спас душу свою.»
«Разве ты позабыл, что искусство во всех священных инструментов тайнах не стоит полушки без любви?»
«Новый человек имеет и язык новый.»
Примечания:
«14 Одна из главных идей Сковороды заключается в том, что человек может познать и измерить окружающий мир, только измерив самого себя собственной внутренней природной мерой. —135.»
«16 Призыв Аввакума, которому приписывают одну из книг Библии, стать на стражу свою Сковорода истолковывает как призыв к самопознанию и самосовершенствованию. 140.»
«21 В письме Сковороды М. И. Ковалинскому, в авторском списке произведений эта симфония фигурирует как самостоятельное произведение. Однако в обоих известных автографах «Наркисса» она дается как заключительная часть. — 163.
📖 Григорий Сковорода. Сочинения в двух томах. Том 1. (Конспект) Первый том включает произведения Г.Сковороды, написанные в 1750—1775 гг. Порядок размещения произведений позволяет проследить эволюцию философских взглядов Г. С. Сковороды. Том открывается сборником стихов «Сад божественных песен». Из «Сада» выбраны песни, представляющие ценность в философском отношении. «Басни Харьковские» и последующие произведения, среди которых и два недавно найденных—«Беседа 1-я» и «Беседа 2-я», характеризуют мыслителя как философа, поставившего в центре своей системы этико-гуманистическую концепцию. Том завершает «Разговор, называемый Алфавит, или Букварь мира».
Journal information