Этот диалог, как говорит уже само его название, посвящен вопросу о том, в чем состоит счастье человека. Сковорода опровергает заблуждения людей в понимании природы и путей достижения счастья. Одним из препятствий к достижению счастья, как считает Сковорода, является неудовлетворенность людей тем, чем они владеют, ненасытность желаний и неутомимая жажда обладания окружающим миром. Счастье может быть достигнуто только тогда, когда мудрость укажет человеку, в чем оно состоит, а добродетель поможет достичь его. Возможность достижения счастья на земле, согласно Сковороде, обосновывается тем положением, что счастье вследствие изначальной мудрости природы, как наиболее необходимое благо, является и наиболее доступным. В этом пункте Сковорода творчески развивает одно из положений этического учения Эпикура. Счастье связано поэтому не с обладанием временными благами, а с постоянными, незыблемыми. В связи с этим философ ставит вопрос о влиянии науки, знания о мире на достижение счастья. Он акцентирует внимание на том, что верховнейшей наукой должна стать наука о счастье, которая призвана помочь делу самопознания и достижения истинного мира и спокойствия, ибо какая польза от приобретения окружающего мира, если при этом человек теряет самого себя.
Этот диалог менее других перегружен ссылками на Священное писание и связан с рассмотрением определенных жизненных ситуаций и развитием науки и культуры XVIII в. «Диалог был долгое время известен под названием «Разговор дружеский о душевном мире». Иногда исследователи считали его одной из редакций последующего диалога «Кольцо». Причина всех этих неясностей — отсутствие автографа произведения. Списки диалога, хотя и относятся большей частью к прижизненным, отличаются заметным произволом переписчиков. В письмах автора 1785—1787 гг. диалог именуется «Марко Препростой» или «Неграмотный Марко», как это установил И. М. Пелех (см. 77. М. Пелех. Про діалог Сковороди «Неграмотный Марко». К., 1928). Не в одном из «списков диалог не датирован. Письма 80-х годов свидетельствуют о том, что дпалог был создан ранее. И поскольку своей проблематикой и способом ее освещения диалог связан с остальными диалогами на тему счастья и душевного мира, то это дает основание относить его к первой половине 70-х годов.
Произведение впервые опубликовано в 1837 г. под названием «Дружеский разговор о душевном мире» Московским попечительным комитетом «Человеколюбивого общества» по одному из ранних списков. В. Д. Бонч-Бруевич использовал другой список, в котором оказалось много пропусков и ошибок. В 1901 г. в основу публикации был положен список, носящий название «Разговор пяти путников о истинном счастии в жизни» (хранится в Центральной научной библиотеке АН УССР, шифр I, 377). Этот список наиболее полный, хотя и содержит ряд ошибок. За основу настоящего издания взята публикация 1901 г. Явные ошибки исправлены на основании других списков.
Цитаты:
«Люди в жизни своей трудятся, мятутся, сокровиществуют, а для чего, то многие и сами не знают. Если рассудить, то всем человеческим затеям, сколько их там тысяч разных не бывает, выйдет один конец — радость сердца. Не для оной ли выбираем мы по вкусу нашему друзей, дабы от сообщения своих им мыслей иметь удовольствие; достаем высокие чины, дабы мнение наше от почтения других восхищалось; изобретаем разные напитки, кушанья, закуски для услаждения вкуса; изыскиваем разные музыки, сочиняем тьму концертов, менуэтов, танцев и контратанцев для увеселения слуха; созидаем хорошие дома, насаждаем сады, делаем златотканые парчи, материи, вышиваем их разными шелками и взору приятными цветами и обвешиваемся ими, дабы сим сделать приятное глазам и телу нежность доставить; составляем благовонные спирты, порошки, помады, духи и оными обоняние довольствуем. Словом, всеми способами, какие только вздумать можем, стараемся веселить дух наш. О, сколь великим весельем довольствуются знатные и достаток имеющие в свете персоны! В их-то домах радостью и удовольствием растворенный дух живет. О, сколь дорога ты, радость сердечная!
За тебя цари, князья и богатые несчетные тысячи платят; а мы, беднячье, достатков не имущие, как бы от крупиц, со столов их падающих, питаемся.»
«Григорий. Перестаньте врать, хорошие друзья, высокие чины, веселое место, различные игры и забавы и все ваши затеи не сильны обрадовать духа и тем выиграть овладевшую вами скуку.
Яков. А что ж сильно?
Григорий. Одно то, если узнать, в чем состоит истинное счастье, и приобрести оное.
Афанасий. Правда, мы родились к истинному счастию и путешествуем к нему, а жизнь наша есть путь, как река, текущий.»
«мать наша природа лучше знает о том, что нам полезно.»
«Премудрости дело в том состоит, чтоб уразуметь то, в чем состоит счастие»
«Наше желание верховное в том, чтоб быть счастливыми.»
«Натура есть римское слово, по-нашему природа или естество.
«Сверх того, слово сие натура не только всякое рождаемое и преходящее существо значит, но и тайную экономию той присносущной силы, которая везде имеет свой центр или среднюю главнейшую точку, а околичности своей нигде, так, как шар, которым оная сила живописью изображается: кто как бог? Она называется натурою потому, что все наружу происходящее, или рождаемое от тайных неограниченных ее недр, как от всеобщей матери чрева, временное свое имеет начало. А понеже сия мать, рождая, ни от кого не принимает, но сама собою рождает, называется и отцом, и началом, ни начала, ни конца не имущим, ни от места, ни от времени не зависящим.»
«Любовью называют то, что одинаково и несложное единство везде, всегда, во всем. Любовь и единство есть то же.»
«Премилосерднейшая мать наша натура и отец всякой утехи всякому без выбору дыханию открыл путь к счастию.»
«Источником несчастия есть нам наше бессоветие; оно-то нас пленяет, представляя горькое сладким, а сладкое горьким. Но сего б не было, если бы мы сами с собою посоветовались. Порассудимся, друзья мои, и справимся, к доброму делу приниматься никогда не поздно. Поищем, в чем твердость наша. Подумаем, таковая дума есть та самая сладчайшая богу молитва.»
«Скажите мне, что такое для вас лучше всего? Если то сыщете, тогда и найдете и счастие точное; в то время до него и добраться можно.»
«Ведь ты знаешь, что истина всегда в малолюдном числе просвещенных божиих человеков царствовала и царствует, а мир сей принять не может. Собери перед себя из всех живописцев и архитекторов и узнаешь, что живописная истина не во многих местах обитает, а самую большую их толпу посело невежество и неискусство.
Ермолай. Так сам ты скажи, в чем состоит истинное счастие?
Григорий. Первее узнай все то, в чем оно не состоит, а перешарив пустые закоулки, скорее доберешься туда, где оно обитает.
Яков. А без свечи по темным углам — как ему искать?
Григорий. Вот тебе свеча: премилосерднейший отец наш всем открыл путь к счастию. Сим каменем искушай золото и серебро, чистое ли?
Афанасий. А что ж, если кто испытывать не искусен?
Григорий. Вот так испытывай! Можно ли всем людям быть живописцами и архитекторами?
Афанасий. Никак нельзя, вздор нелепый.»
Григорий. Так не тут же счастие. Видишь, что к сему не всякому путь открыт.
Афанасий. Как не может все тело быть оком, так сему не бывать никогда.
Григорий. Можно ли быть всем изобильными или чиновными, дюжими или пригожими, можно ли поместиться во Франции, можно ли в одном веке родиться? Нельзя никак! Видите, что родное счастие не в знатном чине, не в теле дарования, не в красной стране, не в славном веке, не в высоких науках, не в богатом изобилии.»
«Я не говорю, что счастливый человек не может отправлять высокого звания, или жить в веселой стороне, или пользоваться изобилием, а только говорю, что не по чину, не по стороне, не по изобилию счастливым есть. Если в красном доме пировное изобилие пахнет, то причиною тому не углы красные; часто и не в славных пироги живут углах. Не красен дом углами, по пословице, красен пирогами. Можешь ли сказать, что все равнодушные жители и веселые во Франции?
Афанасий. Кто ж на этом подпишется?
Григорий. Но если б сторона существом или эссенциею счастия была, непременно нельзя бы не быть всем счастливым. Во всякой статье есть счастлив ли и несчастлив ли. Не привязал бог счастия ни к временам Авраамовым, ни к предкам Соломоновым, ни к царствованию Давидову, ни к наукам, ни к статьям, ни к природным дарованиям, ни к изобилию: по сей причине не всем к нему путь открыл и праведен во всех делах своих.
Афанасий. Где ж счастия искать, если оно ни тут, ни там, нигде?
Григорий. Я еще младенцем выучил, выслушай басенку7. Дед и баба сделали себе хату, да не прорубили ни одного окошка. Не весела хата. Что делать? По долгом размышлении определено в сенате идти за светом доставать. Взяли мех, разинули его в самый полдень перед солнцем, чтоб набрать, будто муки, внести в хатку.
Сделав несколь раз, есть ли свет? Смотрят — ничего нет. Догадалась баба, что свет, как вино, из меха вытекает. Надобно поскорее бежать с мехом. Бегучи, на дверях оба сенаторы — один ногою, другой головою — зашиблись. Зашумел между ними спор. «Конечно, ты выстарел ум».— «А ты и родилась без него». Хотели поход восприять на чужие горы и грунта за светом; помешал им странный монах. Он имел от роду лет только 50, но в сообщении света великий был хитрец. «За вашу хлеб и соль не должно секретной пользы утаить»,— сказал монах. По его совету старик взял топор, начал прорубывать стену с таковыми словами: «Свет весельиий, свет жизненный, свет повсеместный, свет присносущный, свет нелицеприятный, посети, и просвети, и освети храмину мою». Вдруг отворилась стена, наполнил храмину сладкий свет, и от того времени даже до сего дня начали в той стране созидать светлые горницы.»
«Ищем счастия по сторонам, по векам, по статьям, а оное есть везде и всегда с нами, как рыба в воде, так мы в нем, а оно около нас ищет самих нас. Нет его нигде, затем что есть везде. Оно же преподобное солнечному сиянию: отвори только вход ему в душу твою. Оно всегда толкает в стену твою, ищет прохода и не сыскивает; а твое сердце темное и невеселое, тьма наверху бездны. Скажи, пожалуй, не вздор ли и не сумасбродство ли, что человек печется о драгоценнейшем венце? А на что? На то, будто в простой шапке нельзя наслаждаться тем счастливым и всемирным светом, к которому льется сия молитва: «Услышь, о блаженный, вечное имеющий и всевидящее око!» Безумный муж со злою женою выходит вон из дому своего, ищет счастия вне себя, бродит по разным званиям, достает блистающее имя, обвешивается светлым платьем, притягивает разновидную сволочь золотой монеты и серебряной посуды, находит друзей и безумья товарищей, чтоб занести в душу луч блаженного светила и светлого блаженства... Есть ли свет? Смотрят — ничего нет... Взгляни теперь на волнующееся море, на многомятежную во всяком веке, стороне и статьи толпу людей, так называемую мир, или свет; чего он не делает? Воюет, тяжбы водит, коварничает, печется, затевает, строит, разоряет, кручинится, тенит. Не видится ль тебе, что Иш и Мут в хатку бегут? Есть ли свет? Смотрят — ничего нет.»
«Лонгин. Дай бог радоваться!
Григорий. О, любезная душа! Какой дух научил тебя так витаться? Благодарим тебя за сие поздравление.
Яков. Так виталися всегда древние христиане.»
«Григорий. Скажи, любезный Лонгин, есть ли беднее тварь от того человека, который не дознался, что такое лучшее для него и желательнее всего?
Лонгин. Я и сам часто удивляюсь, что мы в посторонних околичностях чересчур любопытны, рачительны и проницательны: измерили море, землю, воздух и небеса и обеспокоили брюхо земное ради металлов, размежевали планеты, доискались в Луне гор, рек и городов, нашли закомплетных миров неисчетное множество, строим непонятные машины, засыпаем бездны, возвращаем и привлекаем стремления водные, что денно новые опыты и дикие изобретения.
Боже мой, чего не умеем, чего мы не можем! Но то горе, что при всем том кажется, что чего-то великого не достает. Нет того, чего и сказать не умеем: одно только знаем, что недостает чего-то, а что оно такое, не понимаем. Похожи на бессловесного младенца: он только плачет, не в силах знать, ни сказать, в чем ему нужда, одну только досаду чувствует. Сие явное души нашей неудовольствие не может ли нам дать догадаться, что все сии науки не могут мыслей наших насытить? Бездна душевная оными (видишь) наполняется. Пожрали мы бесчисленное множество обращающихся, как на английских колокольнях, часов с планетами, а планет с горами, морями и городами, да, однако ж, алчем; не умаляется, а рождается наша жажда.
Математика, медицина, физика, механика, музыка с своими буйными сестрами; чем изобильнее их вкушаем, тем пуще палит сердце наше голод и жажда, а грубая наша остолбенелость не может догадаться, что все они суть служанки при госпоже и хвост при своей голове, без которой все туловище недействительно. И что несытее, беспокойнее и вреднее, как человеческое сердце, сими рабынями без своей начальницы вооруженное? Чего ж оное не дерзает предпринять?
Дух несытости гонит народ, способствует, стремится за склонностью, как корабль и коляска без управителя, без совета, и предвидения, и удовольствия. Взалкав, как пес, с ропотом вечно глотая прах и пепел гибнущий, лихвы отчужденные еще от лона, заблудившие от чрева, минув существенную истину над душевною бездною внутри нас гремящего сие: «Я есть, я есть сущий». А понеже не справились, в чем для них самая нужнейшая надобность и что такое есть предел, черта и край все-на-всех желаний и намерений, дабы все свои дела приводить к сему главнейшему и надежнейшему пункту, затем пренебрегли и царицу всех служебных сих духов или наук от земли в землю возвращающихся, минуя милосердную дверь ее, открывающую исход и вводящую мысли наши от низовых подлостей тени к пресветлой и существенной исте не увядающего счастия.
Теперь подумайте, друзья мои, и скажите, в чем состоит самонужнейшая надобность? Что есть для вас лучше и саможелательнее всего? Что такое сделать вас может счастливыми? Рассуждайте заблаговременно, выйдите из числа беспутных путников, которые и сами не могут сказать, куда идут и зачем! Житие наше есть путь, а исход к счастию не коротенький...
Афанасий. Я давно бы сказал мое желание, да не приходит мне в ум то, что для меня лучшее в свете.
Лонгин. Ах человек! Постыдись сего говорить! Если краснеет запад солнечный, пророчествуем, что завтрашний день воссияет чистый, а если зарумянится восток,— стужа и непогода будет сего дня, все говорим — и бывает так. Скажи, пожалуйста, если бы житель из городов, населенных в Луне, к нам на шар наш земной пришел, не удивился бы нашей премудрости, видя, что небесные знаки столь искусно понимаем, и в то время вне себя стал бы наш лунатик, когда б узнал, что мы в экономии крошечного мира нашего, как в маленьких лондонских часах, слепые, несмелые и совершений трудных ничего не примечаем и не заботимся об удивительнейших всех систем системе нашего телишка. Скажи, пожалуйста, не заслужили бы мы у нашего гостя имени бестолкового математика, который твердо разумеет циркуль, окружением своим многие миллионы миль вмещающий, а в маленьком золотом кольце той же силы и вкуса чувствовать не может? Или безумного того книжника дал бы нам по самой справедливости титуляцию, кто слова и письмена в 15 аршин разуметь и читать может, а то же, альфа или омега на маленькой бумажке или на ногте написанное, совсем ему непонятно? Конечно, назвал бы нас тою ведьмою, которая знает, какое кушанье в чужих горшках кипит, а в своем доме и слепа, и нерадива, и голодна. И чуть ли таковой мудрец не из числа тех жен, своего дома не берегущих, которых великий Павел называет любознательными или волокитами. Я наук не хулю и самое последнее ремесло хвалю; одно то хулы достойно, что, на них надеясь, пренебрегаем верховнейшую науку, до которой всякому веку, стране и состоянию, полу и возрасту для того отворена дверь, что счастие всем без выбора есть нужное, чего, кроме нее, ни о какой науке сказать не можно. И сим всевысочайший веками и системами вечно владеющий парламент довольно доказал, что он всегда праведен есть и правы суды его.»
«Лонгин. Еще нам не было слышно имя сие (математика), а наши предки давно уже имели построенные храмы Христовой школы. В ней обучается весь род человеческий сродного себе счастия, и сия-то есть католическая, то есть всеродная, наука. Языческие кумирницы или капища суть те же храмы Христового учения и школы. В них и на них написано было премудрейшее и всеблаженнейшее слово сие: ρώί σεαυτόν, nosce te ipsum — «узнай себя». Без прекословия то же точно у нас самих, вот: «Внемли себе, внимай себе» (Мойсей). «Царствие божие внутри вас есть» (Христос). «Вы есть храм бога живого» (Павел). «Себя знающие премудры» (Соломон). «Если не узнаешь самое тебя» (Соломон). «Закон твой посреди чрева моего» (Давид). «А не верующий уже осужден есть» (Христос).
Но языческие храмы за лицемерие неискусных пророков, то есть священников или учителей, совсем уже попорчены и сделалися мерзости запустением, в то время когда истина, будто живая источниковая вода, скотскими ногами затаскана и погребена.»
«И так сии фонтаны глубоко были погребены, что, как видно из Библии, в силу великую могли найти в храме божием закон господен, то есть узнать себя и обрести силу царствия божиего и правды его внутри себя.»
«никто не хочет от дел житейских упраздниться и очистить сердце свое, чтоб мог вникнуть в недра сокровенной в святейшем библейном храме сладчайшей истины, необходимо для всенародного счастия самонужнейшей.»
«все науки, все промыслы и все нам милее, чем то, что единственное нас потерянных находит и нам же самих нас возвращает».
«Сие-то есть быть счастливым — узнать, найти самого себя.»
«Все вы имеете, кроме что вас же самих вы найти не знаете, и умеете, и не хотите. И подлинно удивления достойно, что человек за 30 лет живет, а приметить не мог, что для него лучше всего и когда с ним наилучше делается. Видно, что он редко бывает дома и не заботится: «Ах Иерусалим! Если бы знал ты, кто в мире твоем, но ныне укрылся от очей твоих...»
«Афанасий. Для меня, кажется, нет ничего лучшего, как получить мирное и спокойное сердце; в то время все приятно и сносно.
Яков. А я желал бы в душе моей иметь столь твердую крепость, дабы ничто ее поколебать и опрокинуть не могло.
Ермолай. А мне дай живую радость и радостную живность — сего сокровища ни за что не променяю.
Лонгин. Сии троих вас желания по существу своему есть одно. Может ли быть яблоня жива и весела, если корень нездоровый? А здоровый корень есть то крепкая душа и мирное сердце. Здоровый корень рассыпает по всем ветвям влагу и оживляет их, а сердце мирное, жизненною влагою наполненное, печатает следы свои по наружностям: «Идет, как дерево, насаженное при исходищах вод».»
«Лонгин. Вот же вам верхушка и цветок всего жития вашего, внутренний мир, сердечное веселие, душевная крепость. Сюда направляйте всех ваших дел течение.
Вот край, гавань и конец. Отрезай все, что-либо сей пристани противное. Всякое слово, всякое дело к сему концу да способствует. Сей край да будет всем мыслям и всем твоим желаниям. Сколь многие по телу здоровы, сыты, одеты и спокойны, но я не сей мир хвалю — сей мир мирской, он всем знатен и всех обманывает. Вот мир! — в упокоении мыслей, обрадовании сердца, оживотворении души. Вот мир! Вот счастия недро! Сей-то мир отворяет мыслям твоим храм покоя, одевает душу твою одеждою веселия, насыщает пшеничной мукой и утверждает сердце. «О мир! — вопиет Григорий Богослов 9,— ты божий, а бог твой».
Афанасий. О нем-то, думаю, говорит Павел: «Мир божий да водворяется в сердцах ваших».
Лонгин. Да.
Афанасий. Да можно ль всем достать его?
Лонгин. Можно всем.
«Афанасий. Где ж его можно достать?
Лонгин. Везде.
Афанасий. Когда?
Лонгин. Всегда.
Афанасий. Для чего ж не все имеют?
Лонгин. Для того, что иметь не желают!»
«Потому что никто не удостаивает принять его в рассуждение и подумать о нем. Без охоты все тяжело, и самое легкое.»
«Однак земледельство вдесятеро лучше тех крученых наук, потому что для всех нужнее. Сей мир, будто неоцененное сокровище, в доме нашем внутри нас самих зарыто. Можно сказать, что оное бродягам и бездомкам на ум не всходит, расточившим сердце свое по пустым посторонностям. Однак оное далеко сыскать легче, нежели гониться и собирать пустошь по околицам.»
«Ему не тяжело дома покоиться, да сводят с ума люди и загонят в беспокойство.
Афанасий. Как сии люди зовутся?
Лонгин. Мир, свет, манера. В то время послушает ли тот молокосос одного доброго человека?
... А как сей добрый человек называется?
... Христос, Евангелие, Библия. Сей один ходит без порока: не льстит языком своим ближним своим, а последователям и друзьям своим вот что дарует: «Мир мой оставляю вам...» «Мир мой даю вам...» «Не как мир дает...»
Яков. Не о сем ли мире Сирахов сын говорит сие: «Веселие сердца — жизнь человеку, и радование мужа — долгоденствие».
Лонгин. Все в Библии приятные имена, например: свет, радость, веселие, жизнь, воскресение, путь, обещание, рай, сладость и пр.— все те означают сей блаженный мир. Павел же его (слышь) чем именует: «И бог мира «будет с вами». И опять: «Христос, который есть мир ваш...»
«бесконечный конец, безначальное начало и бог — все одно.
Яков. Для чего называется светом?
Лонгин. Для того, что ни в одном сердце не бывает, разве в просвещенном. Он всегда вместе с незаходимым светом, будто сияние его. А где в душе света сего нет, там радости жизни, веселия и утехи нет, но тьма, страх, мятеж, горесть, смерть, геенна.»
«И не начало ли сие есть истинного счастия, а чтобы находиться на пути мирном?»
«Поощряет к сему всех нас сам Павел, вот: «Всегда радуйтесь, непрестанно молитесь, о всем благодарите». Велит всегда питать внутри мир и радость сердечную и будто в горящую лампаду елей подливать. И сие-то значит — непрестанно молитесь, то есть желайте его вседушно, ищите — и обретете. Я знаю, что клеветник всегда беспокоит душу вашу, дабы вам роптать и ничем от бога посылаемым не довольствоваться, но вы лукавого сего искусителя, то есть мучителя, отгоняйте, любя, ища и храня мир и радость. Сей день жизни и здоровья душ ваших: дотоль вы и живы, поколь его храните в сердцах своих. О всем зрелым разумом рассуждайте, не слушая шепотника диявола, и уразумеете, что вся экономия божия во всей Вселенной исправна, добра и всем нам всеполезна есть. Его именем и властию все-на-все на небесах и на земле делается; говорите с разумом: «Да святится имя твое, да будет воля твоя...» И избавит вас от лукавого. А как только сделаетесь за все благодарны, то вдруг сбудутся на вас сии слова: «Веселье сердца — жизнь человеку».
Афанасий. Кажется, всегда был бы спокоен человек, если бы в свете все по его воле делалось.
Лонгин. Сохрани бог!
Афанасий. Для чего?
Григорий. А что ж, если твой разум и воля подобны стариковой кошке?
Читать продолжение здесь: https://anchiktigra.livejournal.com/2323966.html
📖 Григорий Сковорода. Сочинения в двух томах. Том 1. (Конспект) Первый том включает произведения Г.Сковороды, написанные в 1750—1775 гг. Порядок размещения произведений позволяет проследить эволюцию философских взглядов Г. С. Сковороды. Том открывается сборником стихов «Сад божественных песен». Из «Сада» выбраны песни, представляющие ценность в философском отношении. «Басни Харьковские» и последующие произведения, среди которых и два недавно найденных—«Беседа 1-я» и «Беседа 2-я», характеризуют мыслителя как философа, поставившего в центре своей системы этико-гуманистическую концепцию. Том завершает «Разговор, называемый Алфавит, или Букварь мира».
Journal information